Детство кончилось в октябре

Автор:  Валентина Кочетыгова

Фото:  архив

Их осталось не так уж много – тех, кто сам пережил события осени 1941 года. И воспоминания этих людей чрезвычайно ценны. Не претендуя на историческую выверенность и масштабность в описании, они оставляют нам уникальные свидетельства, точно, до мельчайших деталей характеризующие быт того грозного времени, настроения людей и их удивительную самоотверженность и стойкость. И конечно, веру в правое дело.

«С большим интересом читаю ваши статьи к 80-летию обороны Тулы, – написала в редакцию «Молодого коммунара» Валентина Кочетыгова. – Многое в этих публикациях совпадает с тем, о чём рассказывала мама».

Сегодня мы предлагаем вниманию читателей записанный В. Кочетыговой рассказ её мамы Антонины Васильевны Елисеевой (Соловцовой), которой в 1941 году было всего 10 лет.

…Фронт приближался к Туле. Отец целыми днями пропадал на заводе. В начале октября вышел приказ об эвакуации завода, рабочих и членов их семей. Мы готовились к эвакуации. Однако выехать не успели. Эшелон, на котором мы должны были уехать, ушел на два часа раньше, чем предполагалось.

А фронт подходил всё ближе и ближе. Начались ежедневные бомбежки и обстрелы. Одна из бомб малой мощности упала почти рядом с нашим домом (Павшинский пер., 8). Слава Богу, дом не развалился, хотя и сильно пострадал от взрывной волны. Отец подремонтировал всё, что можно. Говорили, что еще одна из бомб не разорвалась, а угодила прямо в помойку и ушла глубоко в грунт… Были слухи о начавшихся грабежах складов, магазинов.

Наш отец – Василий Иосифович Соловцов – работал на оружейном заводе (в то время – завод № 314) слесарем. Во время войны стал и токарем, и фрезеровщиком – на все руки, в общем.

Вышел приказ – всем мужчинам от 18 до 60 лет покинуть город и двигаться в направлении деревни Торхово, что по Венёвской дороге. Мы проводили отца – Василия Иосифовича Соловцова. Как оказалось, простились мы с ним на долгие годы.

Отец потом рассказывал, что их повели лесами, сказали, что будут организовывать партизанский отряд.

Некоторое время спустя приехал какой-то офицер. Всех мужчин выстроили на поляне. Офицер спросил, есть ли среди них слесари, токари и прочие – нужны квалифицированные рабочие на завод. Несколько десятков человек подняли руки. Офицер сказал, что в такое тяжелое для страны время нужно производить оружие, а на станках некому работать, и забрал их с собой. Всех отправили в Медногорск, даже не дав возможности зайти домой и сообщить родным, куда они едут.

Меж тем, немцы уже были на подступах к Туле.

26 октября в городе ввели осадное положение. Начались перебои не только с продуктами, но и с водой.

Запомнились самые страшные дни – 29, 30, 31 октября.

29-го был мощнейший артобстрел, который сопровождался авианалетом. Немецкие войска подошли совсем близко. Они были у Красного Перекопа, у Всехсвятского кладбища, Центрального парка. На ул. Льва Толстого стояли противотанковые ежи.

Заводы все были вывезены. Занятия в школе прекратились.

Вскоре (примерно 30 октября) прошел слух, что город будут сдавать. Правда, слава Богу, этого не случилось.

Но жизнь тогда словно замерла. На фронте тоже возникло какое-то затишье: не было слышно ни стрельбы, ни грохота пушек. Ходили слухи, что немцы не торопились входить в город, т.к. боялись, что тут всё заминировано, а им нужны были целые производственные мощности или хотя бы целые корпуса заводов... Стояла жуткая звенящая тишина. Даже собаки не лаяли. Никто не знал, чего ждать.

Редкие прохожие видели, как по городу бродила полусумасшедшая Дуняша и говорила: «Не бойтесь. Немцы не войдут. Я Тулу на ключ заперла» – и гремела связкой ключей.

Рассказывали, что какой-то мужик на площади Восстания у памятника Ленину выпускал двух петухов, черного и красного, и говорил: какой петух победит, тот и в войне победит. Петухи долго бились. Черный совсем заклевал красного, тот уже на ногах еле держался. Вдруг –откуда только силы взялись! – красный начал всё сильнее на черного нападать и в конце концов забил его!

Не знаю, может, просто байка такая, но всё ведь так в итоге и вышло!

После трех дней этого странного затишья в город вошли наши войска: сибиряки в маскхалатах, хорошо вооруженные, с пушками и танками. Начались упорные бои.

После того как немцев отогнали от города (в конце января 1942-го), открылись ремонтные мастерские, фабрики, пекарни. Мама – Елизавета Филипповна Соловцова – пошла работать на швейную фабрику «Ревтруд» (позже – «Чайка»), в цех, который располагался в церкви на углу ул. Ленина и Коминтерна. Церковь эта и сейчас цела.

Мы часто бывали у мамы на работе. Жизнь стала очень тяжелой. Всё, что можно было продать или поменять на хлеб и картошку, мама продала и поменяла. Но, увы, этого всё равно ни на что не хватало. Зарплата – 350 рублей, а мешок мороженой картошки стоил 750–800 рублей.

Мама, что называется, билась как рыба об лед – ей надо было содержать нас. Она подрабатывала стиркой, уборкой квартир, да и вообще чем только можно. Чтобы как-то выжить в те далекие военные годы, приходилось многим жертвовать. Так, например, маме предложили отдать меня в няньки. Пришлось согласиться.

В конце января вновь заработали школы. Я пошла учиться, совмещая учебу с работой. Младший брат Вася тоже учился. Не было учебников, тетрадей. Писали буквально на чем придется.

Осенью 1942 года нас, школьников, отправляли на уборку урожая в совхоз «Мясново», а с весны 1943-го каждый год с мая по октябрь я работала в совхозе. За работу нам немного платили продуктами: картошкой, капустой, морковкой. Причем там же мы получали завтрак и обед. Обязательно давали по стакану молока. Молоко это сливали в бутылки. Пока идем домой, молоко трясем, сбивается маленький комочек масла. Это была такая радость – масло! Ездила я и на лесозаготовки. Со мной ездил и Вася. Надо было напилить дрова длиной один метр и сложить их в штабель. Было условие: напилишь, уложишь, хворост подберешь и изрубишь – всего 10 кубометров – один кубометр твой. За лето готовили дрова не только для паровозов, но и для себя.

Помощи нам ждать было неоткуда. Даже не могли обратиться за помощью в школу, потому что отец был не на фронте, а на Урале. Было какое-то презрение к нам из-за этого. Хотя, как выяснилось потом, отцу на Урале тоже было несладко: жить пришлось в землянке, станки развернули прямо в поле. Зима. Мороз. Чкаловская (ныне Оренбургская) область, г. Медногорск, пос. Ракитянка. Точнее, не поселок даже, а сплошные землянки. Цеха еще только строились, а они уже выпускали оружие для фронта.

Несколько позже отца поселили на житье к одинокой местной жительнице. И он иногда, когда была такая возможность (работали и по 14 часов и больше!), помогал ей по хозяйству.

Тяжелый труд, холод, недоедание сказались на здоровье отца. К концу войны он начал сильно болеть. Мама долго не получала от него известий, стала волноваться.

Спросить о судьбе отца было некого, мама пошла к монашке на Крестовоздвиженскую площадь. Там при церкви вместе с монашкой жила странная, несколько полоумная женщина. (Может, та же Дуняша? Не помню). Все говорили, что она ясновидящая. Мама спросила у нее, жив ли муж. Женщина начала завывать, кататься по полу, прижимать подушку к животу. Потом успокоилась. Монашка перевела: животом мается, болеет сильно, но скоро вернется.

9 мая 1945 года. Победа! Всенародное ликование! Смех, слезы, радость – всё вперемешку. Отец осенью этого года возвращается домой.

Приехал он утром. Мама была на работе. Вначале я его даже не узнала. А потом с радостной вестью побежала к маме на работу.